Опустела деревня… Домишки приходят в упадок,
Передохла скотинка, погнил на корню урожай.
Только ветхий старик колупается в грядке лопатой,
То ли ищет чего, то ли роет могилу. Как жаль,
Что не выйдет толпа разбитных полупьяных доярок,
Не зайдётся весёлою песней хмельная гармонь,
Не пойдёт за любовью и нежностью девушка к яру,
Не проводит её паренёк через речку домой.

Не получит никто тумаков, и в соседней деревне
Разругаются вдрызг от тоски меж собой мужики.
И в последнем домишке когда-нибудь так же померкнет
Тусклый свет. И закроются двери навек на замки.
Так и кончится светлая эра великих свершений,
Истончится скелетик коня на краю борозды.
Время выстрелит через плечо по бегущей мишени
И покрепче ухватит руками тугие бразды.

Я брожу по деревне с утра полупьяный и сизый
и голодный почти, нечем было вчера закусить.
По корове своей отслужил поздно вечером тризну -
сдохла, сволочь такая, под дышло и в ухо итить.
А за яром коренья сбирает бомжара патлатый,
бывший зав. местной фермы, доярок водивший в кусты.
Нежность вкупе с любовью сменял он на лом и лопату,
потому как сельмаг и лабаз совершенно пусты.
Местный Ванька-дурак стал в законе у аборигенов.
Ну а кто ещё сможет политику им разьяснить?
Вкруг домишки - похожи на зад, получивший пургену,
и не слышно ночами уже на полатях возни.
Мне не нравится боле деревня моя. Совершенно.
Не хожу мимо клуба - никто там не даст мне п.. под дых...
И на лавках девахи не ржут до утра оглашенно,
потому как не вспашут таперя у них борозды.

Жисть такая обрыдла, но в город чегой-то не еду.
Здесь привык, понимаешь, вести натуральный обмен.
Ну а городу похрен мои натуральные беды...
...
Мысль, одначе, возникла! Пойду, завалюсь-ка к куме!