Журавлиные сны на изломанных крыльях приносят
то ли осени свет, то ли строгую музыку зим.
Всё парят и парят сквозь холодную дымку березы -
белый танец ветвей над глухой чернотою низин.

Тихо стонет трава.
Каменеет дорога покато.
Далеко-далеко, опустив подбородки на грудь,
в гимнастерках ночных, виснут красные кхмеры заката
на скрещенных лучах, Сатане озаряющих путь.

Там на самом краю, за горами из пыльной бумаги,
в изумрудных мирах, где луна дрессирует тунцов,
оставляют следы горьковатые капельки влаги
на прозрачных щеках погрузившихся в транс мертвецов.

Я давно задавался таким вот нелепым вопросом,
что же будет-то, коль - костыли журавлям обломать?
Оказалось, что мне помогают ответить берёзы -
и парят, и парят в небесах, раскудрит иху мать...

Нам вагоны любви средь полей полупьяных лишь снились.
А на деле - поди ж, завывает в оргазмах трава!
Красных кхмеров полки не утопли в меконговском иле,
а повесились в небе. Висят к голове голова!

Нам о твердях земных альпинисты устойчиво врали!
А они, подлецы, забирались на ворох бумаг.
С семихвосткой луна - без стигматов ночами едва ли
пробежит по лугам браконьер, иль какой-нибудь враг!

Над Канзасом ветра. Там Тотошка ворует у Олли
колбасу и шпинат, пока та примеряет очки.
Не советую вам погружаться в пустыни Монголий -
свозят втайне туда из мертвецких планеты зрачки.

Напугаетесь так, что три года совсем не уснёте.
А уснёте когда - то приснятся вам цирк и тунцы.
Над ареной тунцы поедают младенцев в полёте.
Вам, короче - кердык. Отдадите вы, в общем, концы...